Новый Рижский театр не ошибся, когда разместил на афише премьерного спектакля две фамилии «Бродский/Барышников». Без лишних слов и аннотаций, упоминание выдающегося танцовщика и поэта-классика обеспечили ажиотаж вокруг спектакля и многочасовые очереди в кассы. Никто не сомневался, что представлений будет мало, пройдут они только в Риге и Америке, но непредсказуемым оказалось стремление многочисленных поклонников попасть на премьеру. Объявленная дата начала продаж билетов собрала желающих еще накануне вечером перед зданием театра. Палатки, списки, лично в руки не больше 4-х. Очередь с нетерпением ждала утра нового дня, чтобы иметь возможность купить заветный билет на любое место и за любую цену. Смиренное ожидание, счастливое приобретение и неумолкаемые дискуссии в толпе о творчестве прошлом и настоящем Михаила Барышникова, декламация стихов Иосифа Бродского, фантазии на тему, о чем спектакль и как он будет поставлен молодым режиссером театра Алвисом Херманисом. Единогласны были мнения о прочтении танцовщиком поэтических сочинений его друга и надежда на то, что Барышников исполнит какую-то пластическую комбинацию. Зритель жаждал увидеть своего кумира и готов был даже принять его в той мизансцене, которая хорошо известна по американскому сериалу «Sex and the City», где герой Барышникова сидит на диване и читает на английском стихотворение Бродского. Неумолимое время отнимало у многих надежду на приобретение заветного билета, потому что спустя пару часов после старта продаж почти все они были распроданы. Администрация объявила, о дополнительных представлениях в ноябре, но и в другой раз история повторилась. Ожидание премьеры сопровождалось многочисленными догадками: что же все-таки предстоит увидеть публике, которая соберется с разных уголков бывшего Советского Союза и Европы. Ситуация повторилась и в апреле текущего года, когда в Риге были объявлены несколько майских представлений.
Барышников и Бродский – две величины мирового масштаба, представлять которых нет необходимости. Танцовщик и поэт – к их именам всегда приписывают эпитет «великий», но и он не до конца способен раскрыть значение обоих. Люди разных поколений наивно полагают, что знают историю жизни Барышникова, в общих чертах повторяя известные факты диаграммы его судьбы, овеянной мистикой, слухами и домыслами. Истина сокрыта от обывателей, может быть именно эта недосказанность, одна из многих причин, которая вот уже многие годы поддерживает неугасаемый интерес к личности танцовщика?
Поклонники Барышникова – люди разного возраста от 14 и до бесконечности. Многогранная успешная деятельность – одна из несомненных составляющих повышенного внимания к артисту, которая все чаще привлекает молодое поколение. Упомянутый ранее сериал, дал новый виток популярности Барышникову, который одним своим появлением заставил современных подростков «гуглить» его биографию, искать стихотворение, которое он читал своей подруге Керри Брэдшоу (в исполнении Сары Джессики Паркер). В отличие от тех, кто хорошо знаком с творчеством артиста, юным почитателям только предстояло увидеть ретроспективу ролей его как танцовщика, драматического актера, продюсера, сценариста, фотографа, педагога, найти упоминание о нем в произведениях Бродского и Стивена Кинга, удивиться номинациям на «Оскар» и «Золотой глобус», обладателя «Эмми». Они впервые восхищенно просматривали один за другим видео с участием артиста, поражаясь чистоте академического исполнения, актерскому мастерству в партиях Базиля («Дон Кихот»), Дезире («Спящая красавица»), Гамлета («Гамлет»), Меркуцио («Ромео и Юлия»), Дафниса («Дафнис и Хлоя»), пересматривать раз за разом невероятно техничный, эмоциональный и неповторимый танец Барышникова под В. Высоцкого в фильме «Белые ночи», а также многих других ролей на театральной сцене и это не считая широкой популярности кинофильмов и мюзиклов, которые сегодня стали образцами жанра, и тем, что принято называть «классикой». Барышников – легенда балетного искусства, без его географического обозначения. Эпитеты, которыми наградили его историки, вроде пресловутого «невозвращенец», остались в далеком прошлом.
Сегодня Барышников успешный артист и балетмейстер. Принятое им некогда решение покинуть пределы родной страны – личный выбор, который мы можем лишь принять. Его жизнь за рубежом сложилась успешнее, чем у многих, и потому стоит смириться с этим свершившимся фактом, осознать, что выбор, сделанный им в 1970-е годы, был правильным. Барышников в одном из интервью заявил, что никогда не вернется в Россию, и слово свое сдержал. Сегодня он имеет возможность танцевать на любой сцене мира, и истинные поклонники преодолевают расстояния, чтобы попасть на его представление. Именно так и случилось в этот раз, когда желающие из разных уголков, с нетерпением ожидая премьеры нового спектакля «Бродский/Барышников», собрались в Риге.
Данная постановка уникальна во многих отношениях, ибо это новый жанр, который не вписывается в сухое анонсируемое событие, как «моноспектакль». Поэт и танцовщик – друзья, у которых много общего во взглядах. Полуторачасовое действо представляется диалогом прошлого с настоящим. Барышников с уважением и пиететом читает стихи Бродского и порой кажется, что он ведет беседу с ним, чаще – сам с собой. Спектакль исповедь: камерный философский акт таинства слова и движения. Нет музыкального сопровождения, лишь приглушенный отголосок в начале и в конце, есть шумовые эффекты, имеющие важное драматургическое значение. Барышников вкрадчиво произносит текст, расставляя акценты так, что поэтические строки обретают новое звучание. Мелодия голоса Бродского, раздается из динамика бабинного магнитофона, сопровождается пластикой Барышникова. Его тело превращается в инструмент, который вторит каждому слову поэта, с четко намеченной интонацией и ритмом, с эмоцией, нервом, свойственными Бродскому. Универсальный язык движения танцовщика не иллюстрация, а новая, яркая умозрительная краска, раскрывающая глубокую философию и подчеркивающая актуальность текстов.
Пятьдесят сочинений Бродского разных лет, многие из которых вовсе не известны широкой публике, составляют единую драматургическую ткань спектакля. Прочитанные Барышниковым тексты, чередуются с записями самого Бродского. Единожды танцовщик, подражая голосу поэта, начинает стихотворение, уступая продолжение своему другу. Голос бархатный, вкрадчивый, звучит несколько отрешенно, вдумчиво. Текст продуман, прочувствован и порой есть ощущение того, что сказанное – экспромт, сиюминутное творение Барышникова, а не постановочное, считанное со страниц книги. Сложная структура спектакля не превратилась в литературный вечер. Это было вовсе не театрализованное представление с декламацией стихов, когда чтец наигранно меняет интонации, сопровождая каждую строку жестикуляцией рук, словно дирижируя процессом. Диалог прошлого и настоящего, воспоминания не гнетущие, а скорее живые, еще вызывающие трепет. Чувствуется боль утраты, раннего расставания друзей, недосказанность чего-то крайне важного. Неумолимо бежит время, все чаще напоминая о неизбежном конце пути. Но в этом нет страха перед будущим, есть лишь повод для размышления о бренности бытия.
Декорация – веранда дома, в котором некогда царило счастье. Застекленные проемы дают возможность угадать, что за обветшалыми дверями. Тусклый свет, неброский интерьер, несколько нарочно забытых предметов. Незримый сад, две лавочки у входа, старый бабинный магнитофон. Дом имеет свою душу, он полноценный участник действия. Искрящиеся провода, мерцающие от перепада напряжения лампы – привлекают внимание человека, заглянувшего в потрепанные временем стены. Дом – замкнутое пространство, в котором также хранятся воспоминания о людях и событиях, где «паутиной скованные углы / придают сходство комнате с чемоданом».
Барышников проходит сквозь двери, выходя из темноты, давно покинутого родного дома. В нем каждый скрип половицы напоминает о безвозвратно ушедшем прошлом. Каждое прикосновение к ручке двери, стеклянному переплету, к лавке наполнено воспоминаниями.
Артист оглядывает все вокруг, сжимая в руке чемоданчик, садится под окном на лавку, достает пару томиков произведений Бродского, будильник, бутылочку виски. Пытаясь закурить, привычным движением лишает сигарету фильтра, пожевывает край, но передумывает. Одевает очки, открывает книгу, неторопливо перелистывает страницы и шепотом читает первые строки стихотворения о смерти. Зрительный зал как завороженный вглядывается и вслушивается, улавливая каждое движение артиста. Смерть – та самая преграда, что разделяет верных и преданных друзей: Бродского и Барышникова. Танцовщик периодически вглядывается в зал, словно пытается угадать знакомый силуэт своего собеседника, автора строк, которые звучат на протяжении всего спектакля. Зритель, погруженный в темноту, отделен невидимой стеной от артиста. Вкрадчиво Барышников произносит каждое слово, четко расставляя акценты, донося истинное значение поэзии своего друга. Нет постановочного действа, в каждом движении свобода и естественность, словно это сиюминутный порыв души, импровизация.
Согласно философии Жана Кокто, человек умирая «уходит за зеркало». В нескольких эпизодах спектакля возникало ощущение, словно перед артистом на сцене нет зала. Барышников, казалось, совершенно не замечает людей в темноте, жадно смотрящих на него в звенящей тишине (что в современном театре большая редкость). Он находился словно сам с собой, перед огромным зеркалом, в отражении которого искал знакомые очертания друга, а находил исключительно себя. Поэтому многое из поэтических строк казалось обращено к самому себе.
Особенно пронзительно звучит вопрос: «Воротишься на родину. Ну что ж. / Гляди вокруг, кому еще ты нужен, / Кому теперь в друзья ты попадешь?». Продолжительная пауза Барышникова полна тоски и грусти. Да и слова звучат так, будто написаны им самим, точнее вырвались сейчас как результат многолетних раздумий. И также самому себе: «Как хорошо, что некого винить, / Как хорошо, что ты никем не связан, / как хорошо, что до смерти любить, / Тебя никто на свете не обязан». Незримый диалог с собой, порой прерывается и артист поднимает голову, грустно вздыхает, смотрит в зал и в бархатном голосе слышится горечь.
Голос Барышникова чередуется с записью Бродского. «Точка всегда обозримей прямой…», читает поэт, танцовщик уже в замкнутом пространстве веранды, отзывается на каждое слово друга пластикой тела. В момент, когда раздается голос поэта, тело Барышникова становится инструментом, он «звучит» без строгого дублирования текста, движение артиста, как продолжение философского подстрочника. Несколько движений рук, ловкость переуступок, гибкость тела, свидетельствуют о хорошей физической форме. «И будильник так тикает в тишине, / точно дом через десять минут взорвется». Умолкает голос Бродского, застывает Барышников, оживает старый дом, отзываясь на слова искрами проводов счетчика. Покинутое строение, в котором есть душа, также тоскует о прошлом, о временах, когда веранда была полна людьми. Мерцание старой лампы, готовой вот-вот погаснуть, из последних сил освещает пространство артисту.
Барышников уже перед верандой дома зачитывает строки наизусть, которые звучат на редкость актуально, пристально смотрит в зал, так, что каждый присутствующий ощущает себя единственным свидетелем происходящего: «В кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой, / уставшего пробовать возвысится над собой». Он делает паузу и дает понять, что в толпе зрительного зала он не ищет понимания. Это чувство острого одиночества человека, который меняет маски, сохраняя только грустный взгляд. Артист безмятежен, но его слова свидетельствуют, что внутри в нем бушует сразу несколько стихий, сокрытых от взглядов посторонних.
Пластика Барышникова, которой он дает возможность зрителям насладиться в нескольких эпизодах, заставляет каждого искренне удивиться: он смело снимает пиджак и жилет, оголяя торс, которого возраст совсем не коснулся. Закатывает штаны, представляя обнаженные икры и стопы. Линии тела Барышникова по-прежнему совершенны, нещадное время не тронуло его гибкости, изящества, не украло ловкости и динамики, плавности в смене позы. Особенно впечатляет его пластический этюд с перехватом громоздкого стула, который в руках Барышникова казался невесомым: ловко забросив его за спину, он вдруг предстал той самой «Черной лошадью».
Поэтичным, проникновенным монологом стала «Трагедия» Бродского. Барышников сменял маски, словно улыбаясь в лицо той самой Смерти, что многих страшит, являясь подругой Трагедии. В каждом движении артиста раскрывался новый смысл слов поэта, его руки акцентировали внимание не хуже фонетического. Голос Бродского, кажется, преломлялся в душе артиста, который пластикой вторил другу, безмолвно телом произнося: «Преврати эту вещь в трясину, / которой Святому Духу, / Отцу и Сыну не разгрести. Загусти в резину, / вкати ей кубик аминазину, воткни там и сям осину: / даешь, трагедия, сходство души с природой! / Гибрид архангелов с золотою ротой! / Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй». Барышников, сидя на стуле, поджимает ноги, лишая себя дополнительной точки опоры, его руки, обращенные к зрителю, медленно опускаются, тело меняет ракурс. Словно тая, он принял позу с «Пьеты» Микеланджело. Не было с ним Марии, что поддерживала тело снятого с креста сына. Он замер на стуле без тени напряжения, с умиротворенным выражением лица. Тело медленно опадало, но сила мышц и техника движений говорит о том, что время щадит артиста, который бережно хранит свой «инструмент», ведь танец для него не средство заработка, а образ жизни.
«Здравствуй, мое старение» – звучит без горечи и грусти, с чувством свершившегося факта – «Всякий, кто мимо идет с лопатою, / ныне объект внимания». Не без иронии танцовщик периодически рассматривает кисти рук, делает несколько движений, охватывая все пространство, продолжает «<…> Все, что я мог потерять, утрачено / начисто. Но и достиг я начерно / все, чего было достигнуть назначено». Барышников говорит и о себе.
Периодически танцовщик скрывается за стеклянным фасадом веранды, там, в ограниченном пространстве – иллюзии ограниченности человеческой жизни, он раскрывается в движении. Упоминаемый Бродским Фавн, изображен танцовщиком истинным мифологическим существом. Как и кентавр, угадываемый в согбенной спине Барышникова, который стоя на одной ноге, причудливо отставив руку, второй удерживает за спиной стул. Его пластика выразительна. Каждое движение наполнено смыслом. Нет ничего лишнего. Поэзия слова и движения соединились в данной постановке.
«Бродский/Барышников» редкий пример спектакля, при просмотре которого не стоит задаваться тривиальным вопросом: «Что хотел сказать режиссер?». Потому как истинный постановщик действия – Барышников, который от спектакля к спектаклю ищет новые формы выражения. Есть канва, в рамках которой он философствует о прошлом и настоящем, о жизни реальной, о смерти. Поэзия звучит особенно проникновенно, так как она оживлена движением, эмоцией самого артиста, который с большим нескрываемым уважением относится к сочинениям своего друга.
В финале Барышников собирает свой чемоданчик памяти и скрывается в пространстве застекленной веранды. Наступает пауза, зритель неосознанно молчит, пристально всматриваясь в пустоту. Минуту спустя звучат несмолкаемые овации. Неизгладимые впечатления определили успех постановки. Спектакль мог бы идти и без декораций, на сцене хватило бы Барышникова и невидимой тенью стоящего рядом Бродского, не зримого, но желанного собеседника танцовщика. Барышников, Бродский – рецепт успеха Алвиса Харманиса, имя которого теперь у всех на слуху.
Мало кто из артистов может позволить себе такой моноспектакль. Взыскательные зрители способны собраться на имя известного актера, но с пиететом наблюдать за предлагаемым действом, переживать и соучаствовать – только в том случае, если их интерес прикован к персоне на сцене. Именно так и было в Риге, публика неустанно следила за Барышниковым, удивительно для современного театра и то, что никто из присутствующих в зале не посмел, достать телефон, нарушить темноту светом экрана, тем более позволить себе не выключить звук. Не это ли еще одно свидетельство уважения к артисту? Разнородная публика, от студентов до представителей так называемой элиты, собралась ради одного – увидеть и услышать Барышникова.
Танцовщик балует зрителей своим участием в драматических спектаклях, которые непременно начинают свой путь из Нового театра Риги. В текущем году спектакль увидят в Америке и Израиле. Данная постановка, пожалуй, одна из лучших ролей последних лет. Артист еще способен удивить даже заядлого скептика. «Бродский/Барышников» спектакль, который нужно увидеть, даже если для этого необходимо преодолеть расстояние.
Сокращенная версия статьи была опубликована в журнале «Балет» №1, 2016 г. С. 44–45.
Янина Гурова